если в пустыне и существует пес, который больше всего на свете ненавидит утро, то можно смело тыкать на тебя пальцем. ты не просто не любишь это время суток, а люто презираешь его всеми клеточками своего тела: такое сонное, такое ленивое, такое сырое — отряхиваешься, когда на шкуру попадает первая капля начинающегося дождя. великолепно! только его тут не хватало.
сегодняшний день начался откровенно дерьмово. тебя выперли из убежища с приличной дозой стимулятора, лишь только начал заниматься рассвет. выперли нагло, по-хозяйски разбудив ногой и кинув перед носом кусок мяса. будучи слишком сонным, ты сначала толком и не понял, что произошло, и оказался на улице, даже не попробовав свой завтрак. оттого живот сейчас болезненно урчал и громко подвывал, заставляя тебя шугаться каждый раз. впрочем, благодаря ему ты, наконец, перестал ежиться от ненависти к утру.

лапы медленно шуршат по высохшей траве — здесь, в прериях, ее было много. она лежала огромным бескрайним полотном прямо под лапами, аккуратно окаймляла почти высохшее русло реки, наверняка остатки воды которой были жуть какими радиоактивными. откровенно говоря, у тебя не раз возникало желание подойти и попробовать на своей шкуре всю прелесть последующих мутаций, но ты все как-то не решался, обходя речушку за несколько метров. и сегодняшнее утро не было исключением. и хоть прерии ты знал относительно хорошо (хотя как можно ориентироваться в бескрайних полях?), сейчас задумчиво водишь носом по воздуху, пытаясь разобрать, где находится место, найденное тобой две недели назад — заброшенное здание, построенное из крепкого дерева. оно было настоящей находкой в прошлый раз, когда ты, уставший от долгих путешествий, искал место, где можно безопасно отдохнуть и поспать. а поспать ты любил, как-то слишком фанатично любил. и если бы можно было создать культ сна, ты бы непременно его возглавив, проповедуя своим служителям, да и всем вокруг спать двадцать часов в день. а остальные четыре посвящать еде.
распахиваешь сгнивающую к чертям дверь, сощурившись от режущего уши скрипа петель, и залетаешь внутрь, как ураган. глаза, еще не привыкшие к темноте помещения, начинают слезиться, и ты отчаянно трешь их лапой, будто бы пытаясь превратить их в порошок. в нос летит множество запахов: затхлого дома, осевшей тут давно пыли, мертвого радпаука и... собаки? тут же выпрямляешься, вытягивая шею и купированные уши вверх, прислушиваясь к звукам дома. коридорчик, в котором ты сейчас находился, был маленьким, узким — не то, что вторая комната, откуда и веяло самкой. щуришь нос от предстоящей встречи — только этого тебя с утра не хватало. отряхиваешь мокрую шерсть, окатив стенки дома каплями, и аккуратно ступаешь вперед, глубоко вдохнув. сук невозможно предугадать — они слишком эмоциональны и вспыльчивы. и эта, наверняка, не исключение из правил.
— тук-тук, терем-теремок, кто в теремочке живет? — громко стучишь задней лапой по скрипящему полу, предупреждая засевшего внутри зверя о своем прибытии.
и заходишь. медленно и лениво, как-то даже вальяжно, будто бы хозяин, пришедший осмотреть свой сарай с граблями. оглядываешься по сторонам, пока не находишь белое пятно на полу — еще один аргентинский дог — как интересно. принюхиваешься, чтобы удостовериться в половой принадлежности белоснежного гостя, и одобрительно машешь головой — не ошибся. в этот же момент грузно падаешь на пол и широко зеваешь от накатившей усталости и сонливости, скидывая сбоку от себя рабочую сумку с нашивкой. крутишь шеей в разные стороны, разминая ее от долгой ходьбы, и хорошенько вытягиваешь передние и задние лапы, онемевшие от еще холодного песка и утреннего путешествия.
— ну, и что такая беленькая зайка делает в моем доме?
поворачиваешь голову в сторону незнакомки и уставляешься в нее взглядом, не моргая и не шевелясь, словно восковая фигура.