УЧАСТНИКИ
Хель, Болиголов
КРАТКИЙ СЮЖЕТ
Взаимоотношения между людьми - вещь многогранная и непростая.а дело было такх: ты рили хочешь отыграть со мной слэш?
б: в этой жизни нужно попробовать все
голубизна
Страница: 1
Сообщений 1 страница 10 из 10
Поделиться12016-04-26 23:53:56
Поделиться22016-04-27 22:25:56
Рэндалл, 27 лет
тату-мастер
Рэндалл - это капучино. Сверху толстый слой угрюмой, отчаянной саркастичности. За ним проблеск настоящего вкуса, серьёзной сосредоточенности и удивительной проницательности. А там рукой подать до Рэндалла, какой он есть, с его любовью почесать языком, с его резкими, но меткими суждениями, с его необычным чувством юмора и искренностью.
Он медленно обводит взглядом расстилающийся за окном пейзаж. Грозно нахмуривает брови – как если бы от одного только усилия воли и подкрепившего его устрашающего выражения лица погода послушно должна исправиться. Но нет. Массивные серые тучи продолжают флегматично затягивать весеннее небо. К подобному отношению к себе они относятся равнодушно, если не положительно; создание упаднических настроений – это именно то, ради чего они существуют.
Подавив вздох, он задумчиво прислоняется лбом к холодящей поверхности стекла, рассеянно наблюдая за потоком машин на дороге. Все эти куда-то спешащие люди, занятые своими делами даже в выходной… а он просто сидит дома и не делает ничего. Забавно – мысль приносит ему некое внутреннее удовлетворение. Ровно до тех пор, пока он вдруг не вспоминает.
На его лбу собирается всё больше морщин, а Рэндалл всё смотрит на экран телефона, на котором высвечивается входящий звонок с незнакомого номера. Решив в итоге, что такие настойчивые абоненты могут быть связаны только с работой, он всё же берёт трубку, протягивая ленивое «алё» в трубку. Он имеет каждое право на такое пренебрежение к клиентам, названивающим во внерабочее время. Однако сонливая апатия, в которой он обыкновенно пребывает дома, слетает с него в единый миг, лишь он слышит взволнованный, запинающийся голос на том конце. Ему, впрочем, не нужно даже было представляться: Рэндалл распознал его в первую же секунду.
Это недоразумение он заприметил на одной из шумных массовых посиделок, в которых время от времени принимал участие. Увидел он его как-то сразу, просто наткнулся взглядом и так и наблюдал с таким интересом, с каким обычно наблюдают поведение животных в естественных условиях на каком-нибудь Discovery. Но проблема была в том, что для парня данные условия естественными не были. Он выделялся, маячил на виду, неспособный слиться с окружением, затеряться среди единообразия громкого поддатого веселья, и от него веяло такой неловкостью, которая заставляла Рэндалла старательно прятать свою ухмылку в стакане с виски.
А потом их представили друг другу одни из бесчисленных общих знакомых, и тогда он уже никак не смог скрыть кривую усмешку при виде этого воплощения нервозности и нелепости. И, без зазрения совести вооружившись своим якобы-садизмом, он втянул парня в какой-то разговор. Всё ради того, чтобы посмотреть, как он будет ёрзать на месте, сглатывать и нервно улыбаться. Бесценный опыт.
…Тем не менее, каким образом он успел разжиться номером Рэндалла? Выслушивая вполуха сбивчивые объяснения Тео, он сделал мысленную заметку перетрясти всех их общих друзей и серьёзно поговорить с выдавшим его субъектом о личном пространстве и его святой неприкосновенности. Из сказанного он понял что-то про задумку… студию… фотографии…?
Поворошив бардак на письменном столе, он всё же находит то, что искал: слегка смятую бумажку с коряво нацарапанной левой рукой строчкой с адресом. Несколько минут он всерьёз обдумывает идею остаться дома, но в последний момент принимает абсолютно противоположное решение. Что сказать, он человек, состоящий из противоречий.
Путь отнимает у него, вообще-то, не так уж много времени, и можно сказать, что живут они, оказывается, относительно близко. Найдя нужную квартиру, он колеблется всего несколько мгновений, но привычка не сомневаться в своих поступках берёт своё.
Рэндалл звонит в дверь.
Поделиться32016-04-30 04:02:19
тыкуле
Теодор Дуглас, 19 лет, живёт с мопсом Рудольфом в творческой студии. Бывший студент, вольный художник-постмодернист, няша-стесняша, латентный гей и вообще мамина радость.
Noiserv – Where Is My Mind?
Он ломался. Теодор не хотел в этом признаваться, но это было так. Парень запланировал звонок аж с самого утра, но оттягивал его целый день, отвлекаясь на какие-то заботы, не то чтобы важные, но всё-таки дела. Готовка еды, выгулка Рудольфа и дальнейшее его передача младшей сестре, заглянувшей на чай, уборка, планировка и обдумывание будущих перформансов, прочтение «Сто лет одиночества» Маркеса и «Призыв к альтернативе» Бойса. Время от времени Тео вспоминал о Рэндалле, которому так на самом деле хотел позвонить, но боялся, боялся запутаться в своих мыслях, показаться глупым и недопонятым в обычном телефонном разговоре. Дуглас доставал смартфон из кармана и находил его контакт в списке прочих и долго глазел на этот номер и имя, чувствуя, как сердце отчего-то начинало стучать быстрее, а дыхание перехватывало. Это волновало, будоражило.
Это не могло не нравиться Тео.
Окинув взглядом давно приготовленные фон и аппаратуру для фотосессии, Теодор глубоко вздохнул и, наконец, на время отогнал страх, навеяный вместе с таким сладостным для него состоянием. Телефон показывал три минуты седьмого, а уже через две он звонил тому самому, что так несколько дней тревожил и беспокоил молодого парня.
Как только Теодор услышал на той линии такой чужой, но в то же время до боли родной и знакомый голос, лениво и устало потягивающий «алё», что художник уже успел подумать о том, чтобы бросить трубку до того, как Рэндалл услышит его дрожащий голос и опознает. Но бессвязный поток слов вырвался сам собой, и всё сказанное было как в тумане: после окончания разговора он уже и не помнил, что говорил. Но точно знал, что это было как всегда глупо, непонятно и бестолково, вызывающее чувство стыда и покраснение щёк и ушей за собственное косноязычие, и что он в тысячный раз успеет пожалеть об этом. На месте Рэндалла Тео и вовсе не приехал бы. И, окончательно, даже со странным облегчением решив для себя, что долгожданный гость так и не прибудет, постмодернист начал придумывать цветовую гамму и название одному из своих перформансу.
В детстве за пухлые щёки его дразнили «пончиком», но как только с возрастом они ушли, словно растворившись во времени, девушки, глядя на него, кокетливо улыбались и, Теодор украдкой слышал в их шёпоте, как они называли его «милым». В компаниях Тео скорее выделялся, чем был как рыба в воде: слишком робкий и стеснительный то ли своим присутствием в чьём-то обществом, то ли обществом других, он едва мог связать пару слов в окружении развязных и подвыпивших друзей. Как и в окружении любых людей в целом. Но над шутками смеялся, не смело, но участвовал во всех затеях, пил, если надо, чтобы никого не обидеть и не выделяться из всеобщего охватившего веселья. При этом ему никогда не отказывали в совместных посиделках, а наоборот, каждый раз звали и по-доброму звали «славным малым», просто нуждаясь в подобном типе человека в группе или так самоутверждались некоторые личности. Как бы там ни было, он многим нравился, и вообще никто не помнит, чтобы Дуглас сказал какое-то резкое или обидное слово, метнул бы в кого-то едкий взгляд или обсуждал бы кого за его спиной. Мать всегда искренне радовалась, когда он приносил домой пятёрку по химии, отец – когда выигрывал соревнование по баскетболу, мопс Рудольф – когда выгуливал пса в парке, родившаяся сестра, когда ему было двенадцать, - когда он играл в гляделки со заливающимся смехом младенцем.
Он был идеальным ребёнком, сыном, братом, учеником, другом, хозяином собаки. Да и в дальнейшем у него ничего не должно было меняться: идеальный студент, работник, муж, пенсионер, мертвец, в конце концов. После школы и успешной сдачи экзаменов Дуглас должен был поступать на юриста-международника, но что-то пошло не так. Что-то повернулось не в ту сторону в привычной и отлаженной системе Теодора, который втихаря от родных поступил на художника-исполнителя и также втихаря проучился там полгода, но уже не втихаря бросивший университет и решивший стать самостоятельным художником и творцом. Никто не узнавал в нынешнем Тео их прежнего Тео: где их любимый мальчик, сын, такой вечно ответственный, послушанный и ненаглядный? Что с ним случилось, кто подменил, кто испортил, кто отравил, кто убил и погубил их милого и золотого Тео? Кто этот изверг, убийца и садист?
Он сам.
Дуглас устал жить так, как привычно, так, как его учили, в угоду и в удобству кому-то, попросту и не зная, а как жить по-другому. Он не знал, что можно жить для себя и каждый день проводить в удовольствии с самим собой, а не потому, что так надо. Он устал жить для кого-то, повинуясь тому, кому виднее, тому, кто знает больше, тому, кто никогда не спрашивал его мнения, желаний и цели. Ему хотелось, наконец, побыть эгоистом. Пожить для себя и с самим собой.
И вот так уже полтора года парень пытается быть эгоистом.
Неожиданный звонок в дверь вырвал художника из оцепенения, и он не сразу догадался, что действительно ему звонили. К нему пришли.
Вспыхнув лицом и глазами, вновь ощутив приятно-горькое волнение и беспокойство, Теодор подошёл ко входу, чувствуя, как подкашиваются ватные ноги. Открыв заветную дверь, он действительно застал его, уже успев давно смириться со своим провалом. Смущённо улыбнувшись и краснея ещё сильнее, Тео пригласил знакомого войти:
- При-привет, Рэн…далл, прохо…ди, да, проходи, пожалуйста, проходи.
Поспешно вернувшись ко столу, чтобы хоть как-то убрать завал и освободить место для гостя, Теодор, всё это время не поднимая глаза на тату-мастера, скромно поинтересовался:
- С-садись… Будешь пить…что-ни…будь? Кофе, чай, в-воду?
Ему не хотелось вот так с ходу говорить о фотосессии. Хотелось подольше растянуть неловкое время пребывания с ним.
Подняв, наконец, голову, Дуглас встречается взглядом с Рэндаллом и на какое-то мгновение замирает.
Он не был похожим на него. Он всегда делал то, что хотел, невзирая и не завися от мнения других. Сам себе хозяин, барин, властитель себя и всего мира. От его уверенности и непринуждённости исходила сила, сила, которой Тео так безмерно восхищался. Сила, которой хотелось подражать. Сила, которой хотелось бы прикрыться, словно мягким пледом от враждующего и непонимающего мира. Сила, которая как непробиваемая стена и крепость, а Рэндалл в ней – сам замок и феодал. А Тео – его вассал.
Отредактировано Болиголов (2016-04-30 04:08:30)
Поделиться42016-04-30 22:23:50
Долго ждать не приходится – он даже не успевает подумать ничего определённого, с нарочито скучающим видом оглядываясь по сторонам, прежде чем обратить свой взор обратно на дверь. Замок негромко щёлкает, и дверь открывает хозяин квартиры с этой своей ужасно невозможной смущённой (милой?) улыбкой, нарисованной на лице. Рэндалл насмешливо приподнимает бровь и ограничивается кивком в ответ на приветствие, неспешно заходя внутрь. Тео не теряет времени и мигом испаряется из поля зрения, и мужчине не остаётся ничего, кроме как проследовать за ним. О том, как забавно звучит его собственное имя, с трудом выговоренное через заикание, он поразмыслит потом.
Он заходит на кухню и при звуках чужого голоса сразу опускает и чуть отворачивает голову. Как подействует на самообладание парня невольная, но всё же улыбка, разрезающая черты лица Рэндалла, он точно не знает. Однако примерно догадывается, и поэтому не хочет сопровождать свой визит по собственной вине разбитыми кружками или разлитыми напитками. Впрочем, сие действие оказывается необязательным, потому что Тео старательно отказывается даже покоситься на гостя, направляя своё внимание куда угодно, но только не на него. Наверное, в другой ситуации он бы счёл это невежливым, подмешал бы в голос ледяной неучтивости, но первый раз в жизни мнимое неуважение к своей важной персоне он находит чудным развлечением.
– Кофе, – соглашается он, аккуратно присаживаясь на освободившееся место, – чёрный, два сахара.
Просьба кажется ему обыкновенной и банальной, даже не соответствующей тому образу, который, по-видимому, нарисовал уже у себя в голове Теодор. Мужчине хочется, конечно же, думать, что из всех знакомых художник пригласил именно его не просто так, а по какой-то особенной причине. В частности – по той, что счёл его особенным, необычным, выделяющимся из этой толпы, тем, кто прекрасно подойдёт под задумку его произведения. Такие люди пьют, наверное, не скучный чёрный кофе, а какой-нибудь… какой-нибудь… а чёрт его знает. Рэндалл – он слишком прост, чтобы разбираться в таких тонкостях, поэтому он с радостью оставит их хипстерам.
А может, своё вдохновение Тео искал именно в простоте. Его сбивчивый монолог пролетел как-то совершенно мимо, и чёрт его знает, упоминал он там что-то о своей задумке или нет. Рэндалла ощущает укол совести и слегка хмурится.
Именно в этот момент он вдруг решает взглянуть на Тео и с некоторым удивлением отмечает, что тот смотрит на него в ответ. Не торопится отводить взгляд. И глаза у него такие же испуганные, как у оленя, пойманного в свете фар, чего Рэндалл отчаянно не понимает. Неужели я такой страшный, хочет саркастически фыркнуть он. Не надо так на меня пялиться, хочет попросить он, внезапно ощущая, как аура неловкости начинает наползать и на него. Господи, парень, тебе не помешало бы попросить у Гудвина немного смелости, хочет отшутиться он.
– Тео? – вместо этого спрашивает он, разглаживая выражение лица, и старается уместить в этом коротеньком вопросе все невысказанные слова. И, как бы Рэндалл ни старался придать своему голосу успокаивающей мягкости, он всё равно звучит грубо, слишком неуместно во вспыхнувшей на мгновение атмосфере на кухне. Поэтому он замолкает и смотрит куда-то в сторону, вымещая свою раздосадованность на том, что оказалось в этой самой стороне.
А под взволнованностью, плещущейся на поверхности, глаза у Тео зелёные-зелёные. И Рэндалл не знает, что с этим делать.
Ты никогда не слышишь, как тикают часы, но когда замечаешь, то этот звук начинает перекрывать любые другие.
Поделиться52016-05-01 22:25:58
the fear has gripped me but here i go
my heart sinks as i jump up
your hand grips hand as my eyes shut
В его глазах цвета тёмной карамели Тео ожидал увидеть усмешку и хищнический интерес, так запомнившиеся парню с их первой встречи на одной из вписок. Эти глаза заставляли коленки нервно дрожать, а сердце уходило в пятки. Тогда он боялся Рэндалла, его мощи и развязности, его саркастичных и остроумных слов. Теодор напоминал мышку, а Рэндалл – кота, который от скуки и сытости игрался с жертвой, прежде чем её скушать. Но в тоже время это не отталкивало Дугласа от этого тату-мастера. Словно опасный наркотик, запретный плод, сливочный ликёр, который мать прячет на верхней кухонной полке, мужчина тянул художника к себе, к своим когтистым лапам на верную погибель.
Но это было тогда, на одной из увеселительных посиделок.
А что же сейчас? Его глаза мягки, как густая взбитая пенка поверх капучино. Или это смущение? Такая же неловкость и робость, как у Тео? От этого постмодернист смутился ещё больше, нежели если бы Рэндалл рыбой-удильщиком пожирал его глазами.
Ибо это ставило Теодора в ещё больший тупик.
- Д-да? – от неожиданного обращения к себе одёргивается он, выходя из транса, и откликается дрожащим и немного надломленным голосом от затянувшегося молчания. Рэндалл отводит взгляд первым, разрушая эту нить нависшей и вспыхнувшей напряжённости между ними. Тео сам опускает взгляд вниз, словно давая отдохнуть им, и вспоминает о том, что Рэндалл просил сделать ему кофе. Чёрный, два сахара – отдалось у него в голове тоном визитёра.
- А, д-да, к-к-кофе, - быстро закивал Дуглас, словно боясь, что Рэндалл вспомнит, что хотел сказать, что-то очень важное, что-то, что поставит их обоих в ещё большее смущение.
Тео нервно слегка почесал пробивающуюся щетину и повернулся к кофеварке, оказавшись спиной к гостю. Уши из-за произошедшего не просто горели, а пылали, соревнуясь за звание самых спелых помидоров Америки со щеками. Было страшно неловко.
А казалось, что хуже уже не может быть.
Почему-то Теодору показалось, что Рэндалл и не мог пить ничего другого, кроме как кофе. Чёрный, крепкий, с небольшим количеством сахара, без молока и корицы, как любил сам Тео, Рэндалл и есть такой – горький, брутальный, но харизматичный и с приятным послевкусием. Чай слишком водянистый и слабый напиток для него, сидр – слишком кисло-сладкий, шоколад – чересчур тягуч. Чёрный цвет и терпкий вкус – это его специфичные, грубые и крупные черты лица вместе с басистым и с чуть хрипотцой голосом, а два сахара – его уверенные и непринуждённые движения и полуулыбка-полуухмылка, которая сегодня так и не озарила его лицо.
Интересно, а какой алкоголь любит он.
Скажи мне, что ты пьёшь, и я скажу, кто ты.
Сварганив кофе Рэндаллу и себе и уже успев за сей процесс стать не багряно-красным, а просто красным, Тео, с трясущими руками было уже понёс две кружки ко столу, как… задел ногой то ли стык половых плинтусов, то ли ножку далеко отодвинутого стула, то ли ещё что – по ощущениям парень так и не разобрал – и полетело к чертям всё. Сегодняшний остаток вечера, фотосессия, контакт с человеком, к которому художник так давно тянулся, приготовленный кофе в качестве жеста смягчения недавней неловкости, всё. Теодор ненавидел себя, в этот момент больше, чем когда-либо в своей жизни, ненавидел тысячекратно, искренне и от всего сердца. Ну почему, почему это произошло прямо сейчас, здесь, когда рядом он? Плевать хотел Дуглас, если бы это случилось с милой девушкой на свидании, в малознакомой компании, в разговоре с потенциальными клиентами, да с кем угодно, дьявол, плевать! С кем угодно, но только не с ним.
Боже, за что.
Цвет его пунцового лица превысил, кажется, самый верх шкалы жгучести Сковилла, и при этом оно не переставало багроветь ещё сильнее. Постмодернист с виновато-смущённой улыбкой, выступающей по большей части как некая защита от возможного гнева гостя в его сторону, поспешно наклонился к полу, успев схватить тряпку со стол, и стал вытирать разлившееся чёрно-коричневое пятно. Теперь он тем более боялся поднять взгляд на Рэндалла.
Слишком стыдно.
Но краем глаза он увидел, что кофейны теперь не только Тео с полом, но и сам тату-мастер.
Задел его, идиот.
- П-прос-сти, пожалуйста, эт-то не д-долж…н-но б-быть, - ещё больше стал заикаться Дуглас, поспешно поднявшись и попытавшись своей нечистой тряпкой оттереть пятно на футболке Рэндалла, ещё больше только размазав его. Испугавшись близости с мужчиной, того факта, что Тео сам проявил инициативу и стал тереть это злополучное пятно, испугавшись того, что он сделал только хуже, парень поспешно отошёл от Рэндалла, ощущая себя ещё виноватее и паршивее.
- Из-звини, я не хот-тел… пр-рости.
И за что он у мамы такой дурачок.
Поделиться62016-05-02 04:16:53
Часы до сих пор идут и всё не желают останавливаться. Методичное «тик-тик-тик», громкое, эхом отдаётся в его ушах, и Рэндалл обязательно осмотрелся бы по сторонам в поисках надоедливого приспособления, если бы не понимал с леденящим спокойствием, что вся эта вакханалия творится только у него в голове.
Глаза у Тео до сих пор зелёные-зелёные и всё такие же пронзительные. Вообще-то, ему всегда нравилось выражение «глаза как зеркало души», потому что в подавляющем большинстве случаев оно было именно так. Находить истинную сущность людей в отражении их глаз было для него своеобразным развлечением, и так он приноровился даже различать порой ложь. Однако что касается Тео… что касается его. Рэндалл вдруг отчего-то не уверен, можно ли ему так с ним поступать. На полдороге, конечно, не останавливаются неожиданно и не раздумывают: а какого хера я вообще сейчас творю? что, собственно, происходит? почему я ощущаю себя так, словно вошёл в чистую светлую комнату и основательно наследил там грязными ботинками? с каких пор меня так волнует, как бы ненароком не задеть чужие чувства?
Он рассеянно покачивает головой. К парню он просто чувствует взметнувшийся внезапно приступ жалости, обжёгший его своими искрами, ничего более. Эта неловкость была у Теодора везде, даже та нескладность во внешности; посмотришь с одной стороны, вся угловатость и острота, локти и коленки, а чуть повернёшь голову, чтоб глянуть с другой, видишь сглаженную ровность округлых линий лица. И всё это сочетается и не сочетается таким диким и нелепым образом, что смешно становится от осознания, как такие противоречия могут уживаться в одном только человеке. И ко всему этому недоразумению в целом Рэндалл относится ну как к, скажем, несмышлёному котёнку, тыкающемуся мордочкой в блюдце с молоком. Наблюдаешь, вздыхаешь и думаешь: «н-дааа». А оставить на растерзание судьбе рука не поднимается. Вот и суетишься чего-то, подтираешь белые разводы с рожицы, а в процессе расцветает исподтишка в груди что-то тёплое и согревающее, грозящее вылиться в сантименты. Там и начинаешь уже думать больше «дурачок ты этакий, но всё равно тебя не брошу, потому что ты хороший».
Рэндалл слушает спотыкающийся о каждое слово голос, скачущий в тональности, и задаётся вопросом, как же Тео вообще смог дожить до своего возраста, будучи таким… таким... будучи собой. Был ли (есть ли?) у него кто-то, кто заботился о нём и помогал в жизненных невзгодах, которых на его долю наверняка выпадало побольше, чем у других? Или же всему он обязан исключительно своему удивительному завидному везению, которое довело его до нынешнего уровня? Ребята вроде него не оказываются на таких посиделках, где они встретились впервые. Ребята вроде него сидят по такому случаю дома, забытые и отверженные, слишком уж мягкие и уязвимые для окружающего мира.
Теодор Дуглас, восьмое чудо света. Готовящее кофе на своей скромной кухоньке в ещё более скромной студии и тщательно старающееся скрыть хотя бы малую толику своего безумного смущения. Рэндалл не испытывает ничего, когда смотрит на абсолютно красную, 255-0-0 в RGB часть лица, которая ему видна. Буквально. Внутри у него какая-то нехарактерная пустота, потому что он не знает, как убрать это раздражающее напряжение между ними, что сделать, чтобы Тео перестал наконец запинаться и генерировать достаточно неловкости на них двоих и ещё с запасом, как понять, в чём именно заключается проблема. В какой части его самого. И его невероятно раздражал этот, по всей видимости, изъян в самом себе, который он не мог с точностью определить.
ЧТО? – отчаянно посылает он мысленный сигнал, сверля спину парня пристальным взглядом. Но потом, впрочем, его отводит. Не исключено, что тот такое внимание к себе ещё почувствует, сконфузится ещё больше (уже начинает звучать как оксюморон), и случится что-то.
Впрочем, оно случается даже с соблюдёнными, хоть и запоздало, мерами предосторожности. Просто такова была суть Тео. Особенная физическая сила, обозначаемая, как бы ни было банально, большой буквой Т. Другие величины, скрывающиеся под этой же буквой, могут потесниться. Эту прописную истину Рэндалл успевает чётко уяснить, принять к сведению, выжечь в памяти и даже решить, что смог бы написать какую-нибудь теорию на школьной доске, в те несколько мгновений, пока кофе оказывается в свободном полёте между кружкой и привлекательной белой футболкой.
Рэндалл дёргается и шипит сквозь сжатые зубы, когда напиток оказывается совсем не в том месте, куда следовало бы попадать приличным напиткам. Обжигающая жидкость кусает его за тело, впивается пребольно, и он чувствует опасно закипающее внутри раздражение. Железный самоконтроль помогает только с огромным трудом.
Прости-извини, взвивается вдруг Тео, до этого ползавший где-то внизу и, вероятно, вытиравший пол самим собой. Однако в руках у него тряпка, вся в кофейных разводах, которой он пытается вытереть пятно с гостя. Тот наблюдает за этим отрешённо, и в голове у него вдруг сразу взрыв мыслей, тысячи их, миллионы, не успевает он подумать одну, как сразу услужливо подсовывается другая, вообще левая.
Во-первых, ему вроде бы как и смешно от этой несуразной ситуации и ещё более несуразных действий парня. В груди нарастает ухающий смех, но Рэндалл не спешит им разражаться, он всё ещё как будто не в своём теле.
Во-вторых, он крайне ошарашен тем фактом, что Теодор находится к нему настолько близко, не просто на расстоянии вытянутой руки, но совсем рядом. Быть может, роль сыграла бездумность, с которой тот бросился исправлять результаты своей рукожопости. Ладно, не рукожопости, – покорно соглашается сам с собой мужчина, хронической неудачливости. Или нет, он вроде бы удачлив? Паскуда непонятная.
В-третьих, в перечёркивающих всё предыдущее третьих, он отчего-то никак не может бороться с нарастающим исступлением, вызванным всем разом. Он хочет огрызнуться в ответ на извинение, мол, если не хотел, так чего же сделал? Умом-то Рэндалл понимает, что сейчас балансирует на тонкой грани и вот-вот свалится на ту сторону, которая его мигом отхарактеризует как полнейшего и конченого мудака, но куда там.
А потом он поднимает голову и смотрит на Тео, которого как ветром сдуло примерно при первых нотках ярости, поднимающейся в Рэндалле. И теперь наступает очередь этой самой ярости сдуваться ветром, что происходит в ту же секунду, когда её обладатель замечает выражение лица художника. Снова внутри – ничего, только бродят молчаливо сбитые с толку непонятные мелкие эмоции. Теодор выглядит, как щенок, которому отвесили хорошего пинка, и в зелёных глазах у него сквозит такая невыносимая и отчаянная душераздирающая грусть, что она разом заглушает всё остальное. Теперь уже Рэндалл ощущает себя так, словно его пнули, только вместо вселенской печали у него искреннее недоумение и потерянность.
Он глубоко вздыхает и сдаётся.
– Да ничего страшного, подумаешь. Бывает, – проговаривает он чересчур неудобные ободряющие слова, а потом делает шаг вперёд, чтобы привлечь к себе внимание, и тепло улыбается. Улыбка достигает и его глаз, не таких, как у Тео, карих. Это, как хочется ему надеяться, стоит тысячи слов. – Слушай… Да не трясись ты так передо мной, – вдруг вырывается у него. – Расслабься, – с нажимом проговаривает он, стремясь донести, что это всего лишь он. Рэндалл. Ничего в нём особенного нет. То есть, и найдётся что-нибудь, конечно, но не до такой же степени. А так он просто Рэндалл. Ну чего тут так волноваться, правда?
Он с интересом делает ещё один небольшой шаг вперёд, ближе, просто чтобы посмотреть, что будет. И ждёт.
Поделиться72016-05-02 12:56:40
he's found me, my aslan
В какой-то момент парню показалось, что Рэндалл вспыхнет, словно сухая спичка, обрушит на него весь свой вселенский гнев, обжигая кожу пламенем ярости до мясной корочки. И Тео не обидится, нет, наоборот, он будет только «за» - это вполне заслуженное и справедливо наказание за случившееся.
Карма.
А потом мужчина уйдёт, оставя за собой пепелище.
И Теодор готов. Морально.
Но что это? Художнику не показалось, не померещилось в приступе неотошедшего смущения и стыда? Он решается немного приподнять голову и встречает… ободрение? Понимание? Снисхождение? Жалость? Жалость к самому себе, к своей неловкости и к просто хроническому невезению? А может он так смеётся над ним, ведь наверняка Дуглас со стороны весьма презабавное зрелище, ходячая и бесплатная клоунада.
Цирк уехал, а клоун остался.
Рэндалл, опять же, к удивлению хозяина студии, делает шаг вперёд и улыбается так располагающе и ласково и говорит такие успокаивающие слова, что опять происходящее вызывает у Теодора когнитивный диссонанс. Нет, не умеет паренёк понимать людей и разгадывать их намерения и дальнейшие действия. Нет в нём внутренней маленькой Ванги.
В нём есть один большой Старк. Скорее всего – Нэд.
Не хотелось бы кончить, как и он.
Гость продолжает лучезарно улыбаться и так искренне, что, кажется, будто улыбаются и его с падевой поволокой глаза. Тео редко встречал такой улыбки, достигающей самой живой и яркой черты человека - глаз, зеркала души, хоть самого Дугласа и нельзя его назвать особо внимательным наблюдателем за людьми. И постмодернист готов поспорить и поступить по наказу матери на юриста, бросив своё творчество, что не всякий человек в окружении Рэндалла удостаивается подобной почестью. Он развязен, но в тоже время и замкнут – не верится, что тату-мастер будет раздаривать направо и налево это тепло, словно конфеты на Хэллоуин. Тепло, разлившееся, словно неразмешанные сливки на поверхности чёрного кофе. Его чёрного кофе.
Разве только уж совсем близким людям. Матери, брату/сестре, домашнему питомцу и… пассии?
Рэндалл продолжает уверять Теодора, что всё в порядке и ничего, собственно, страшное не случилось. Подумаешь, каждый день люди оказываются облитыми горячим кофе в гостях у человека, которого они едва знают. Обычная ситуация, привычное дело.
Но саркастический голос в голове не может отрицать того, что Тео заметно расслабился, как и сказал визитёр. Когда люди говорят так открыто и напрямую, то Дуглас верит им. Может, он и не Шерлок Холмс, обделён знания метода дедукции, но искренность Тео видит сразу. Или он попросту готов видеть и принимать её везде, как за чистую монету?
Наивный мальчик.
Но не было похоже, чтобы Рэндалл лгал. Он протягивал ему руку помощи, хотел помочь исправить то положение, в котором они оказались. Кидает спасательный круг в Тихий океан, в котором начинает тонуть Теодор. И кто он такой, чтобы отказываться от помощи в данной ситуации?
Особенно от него.
- Д-да? Х-х-хорошо-о, - отвечает наконец художник, понимая, что дольше стоять безмолвным пунцовым истуканом нет сил. Он верит ему.
Но тут Рэндалл делает ещё один небольшой шаг вперёд, и теперь Тео кажется, будто в мужчине снова вернулся тот кот, тот самый, при их первой встречи. Только на этот раз он не настроен так агрессивно – на этот раз усатому дали долгожданную сметану, и оттого он так добр. И при этом полосатый не спешит предпринять какие-либо шаги, выжидая, что же сделает его жертва.
А жертва в ступоре и снова в неловком положении. Сколько раз за эти считанные минуты он испытал его? Наверняка побил собственный рекорд.
Эх, Рэндалл, Рэндалл. С тобой и чемпионом можно стоять на подобном поприще.
Тео почему-то виновато опускает взгляд, багровея немного больше (хотя, казалось бы, куда ещё больше) и не может сдержать полусмущённой-полудовольной улыбки, которую собеседнику едва ли видно. Теодор чувствует, как между ними начинает образовываться новая нить. На этот раз – не та самая нагнетающая и напряжённая, а какая-то другая. Располагающая и притягивающая к друг другу? Что-то в этом вроде. К тому же она более расслабленная, не настолько туго натянутая.
На мгновение вновь испытав тот страх, когда он пытался вытереть кофейное пятно с его белоснежной футболки, Тео, во избежания чего-либо, опоминается, поднимает взгляд, блестящий отчего-то по-доброму, и говорит Рэндаллу:
- Я п-посмотрю… ф-футболку.
Он тут же буквально срывается с места, чтобы поскорее исправить свой косяк, да и к тому же стоять так долго рядом с ним было невыносимо. В хорошем смысле.
В своей комнате парень поспешно и с дрожащими руками начал рыться в шкафу, пытаясь найти подходящую футболку. По комплекции гость был немного крупнее его, поэтому найти необходимую вещь было немного непросто. Перерыв почти весь гардероб и устроив ужасный кавардак (ад для перфекциониста!), Тео, кажется, находит то, что искал. Это красная майка-поло, подаренная когда-то матерью, к тому же, она немного не угадала с размером, и посему футболка так и осталась девственной. Даже этикетка висела, как два года назад.
Убрав бумажки, Теодор поспешил на кухню, чувствуя, как к горлу подступает ностальгия. По дому, по родителям, отвернувшихся от него, от прежней ламповой жизни. Рэндалл навряд ли поймёт, что эта майка значит для постмодерниста больше, чем просто забытая пылящаяся тряпка на полке шкафа. Это практически единственное, что осталось из прошлого. Словно вырезанный лоскуток из старой ткани, сделавшейся заплаткой на новых джинсах.
И оттого было ещё страннее осознавать, что её наденет Рэндалл. Его воспоминание будет на тату-мастере, а он сам – словно открытая страница альбома. Альбома Теодора.
Вернувшись к мужчине, Тео, по-прежнему смущённый, подал футболку гостю:
- Д-держи.
И чтобы никого из них снова не стеснять, он повернулся к нему спиной и вернулся к позабытой уборке. Вытер размазанное пятно, подошёл к раковине, выжал тряпку, снова вытер пол, и начал собирать осколки чашек и, уколовшись об острый угол, ойкнул и положил проколотый палец в рот, обсасывая слюной.
В поисках веника и совка, не глядя в лицо Рэндалла, Тео сказал ему:
- Ес-сли ты не с-согласишьс-ся учас-с…твовать в ф-фотосесии, то я п-пойму.
Он и вправду поймёт.
Правда-правда.
Поделиться82016-05-03 07:24:02
Oh, claim your prize
to the crown of stars
Улыбка не спешит исчезать с лица Рэндалла не только потому, что он хочет обнадёжить Тео, передать ему таким образом хотя бы малую толику своей уверенности. И даже не потому, что он ни за что не уберёт её до тех пор, пока не будет уверен, что тот приободрился по крайней мере самую малость, а часть напряжённости пропала из сведённых плеч. Не может она пропасть главным образом оттого, что не может. Вот так просто. Даже усилием воли мужчина сейчас не смог бы вернуть своему лицу прежнее выражение, нейтральное и вежливо заинтересованное. Ему снова хочется расхохотаться, и снова он старается этого не сделать, потому как ему не хочется случайно наталкивать Тео на неправильные мысли – смеются-то вовсе не над ним. Однако вообще-то, по сути, так оно и есть, но… Рэндалл ни за что не стал бы насмехаться над ним по-злому, как, быть может, делали это когда-нибудь другие люди. Сама мысль об этом ему противна, она переворачивает всё внутри и раздувает затлевшие было искорки прошлой ярости. Нет, его по-глупому пронимает поведение парня, его смущение и заикание даже после того, как прямым текстом его попросили не смущаться и не заикаться, и это так… по-Теовски, что ему кажется, что они знакомы уже целую вечность. Даже несмотря на всю неловкость, до сих пор витающую в воздухе, обстановка вдруг кажется до боли домашней, знакомой; что-то в голове у него ощутимо кликает, и неожиданно загорается неоном мысль: всё так, как оно должно быть. Рэндалл понимает это с пугающей ясностью и лёгким головокружением, как если бы ему открылся неизведанный доселе очевидный закон природы.
Тогда-то его улыбка и меркнет наконец, постепенно исчезая, тень, растворяющаяся под солнечным светом. Он проводит рукой по волосам, расчёсывает пальцами чёрные пряди в стремлении скрыть свою растерянность. Кажется, он всё время, проведённое пока что в этой проклятой квартирке, пребывает в неопределённости, что накатывает приливами и отходит отливами.
Почему он сюда пришёл?
Почему он не пришёл сюда раньше?
Ему слишком неудобно, он стоит, как слон в посудной лавке, и хотя в данном случае это выражение больше применимо далеко не к нему, Рэндалл тоже попадает под описание. Он чувствует себя громоздким и неуклюжим, грозящимся разнести что-то хрупкое и ценное, едва неосторожно повернётся. И какими бы ни были его изначальные намерения, с действиями они расходятся радикально, как перпендикулярные прямые, и не сойдутся никогда, как параллельные прямые. Он тоже умеет быть противоречивым.
In the name of love
be the sacrifice
Теодор скрывается в неглубинных глубинах студии, отправившийся на поиски замены испорченной им футболки, и это даёт мужчине в конце концов возможность выдохнуть. Он утомлённо прислоняется к столу и потирает лоб рукой, не вполне понимая, что вообще происходит в данный момент. Может быть, он сходит с ума. Может быть, сходит с ума вовсе не он. А может быть, что-то случилось с миром, пока он спал, и все уже успели установить обновление, а он не способен должным образом воспринимать происходящее. Ощущение ему незнакомо, поскольку он привык всегда держать ситуацию под контролем, даже когда всё вот-вот рухнет и пойдёт ко дну. Похоже, в его жизни наконец-то наступил момент, когда она выскользнула из рук и пустилась напропалую во все тяжкие.
К тому времени, как возвращается парень, он успевает кое-как прийти в себя и привести в порядок свои эмоции. Тем не менее, он с мрачной уверенностью понимает, что не пройдёт и нескольких минут, как Тео превратит новообретённый порядок в хаос. Как одним резким движением сметают с заваленного стола весь хлам, так и он безжалостно поступит с внутренним миром Рэндалла. Потому что теперь у него откуда-то взялась такая способность.
Как, ровно, угрюмо, даже без вопросительного знака на конце думает тату-мастер, буравя взглядом Теодора, как ты это сделал. Неужели я был слишком пьян, чтобы заметить, как разрешаю тебе это делать?
Он пьян и сейчас, опьянён ощущением падения в бездну, не в силах поделать абсолютно ничего.
Завтра, с мнимого похмелья, с трезвой головой он кое-как припомнит прошедший день и будет большими глотками пить холодную воду в попытках уменьшить охерение от воспоминаний, мелькающих перед глазами. Ну а пока что он вправе делать всё, что угодно, ведь разбираться он с этим будет только завтра.
Рэндалл осторожно забирает предложенное ему красное поло и с ленивым интересом рассматривает его пару секунд. Прежде чем стянуть испачканную футболку через голову и переодеться в новую, яркую, он кидает взгляд на Тео и едва приподнимает края губ. Конечно же, тот отвернулся. Конечно же.
А потом его внимание привлекает совсем другое зрелище, и он отчего-то зависает в неудобной позиции посреди действия, потянувшись, чтобы повесить испачканную футболку на стул, да так этого и не сделав. В процессе своей поспешной уборки парень успевает порезаться об осколок кружки и (да, конечно же) суёт палец в рот.
Теодор. Что ты делаешь. Ты его точно когда-нибудь убьёшь.
Рэндалл, даже не регистрируя движения, облизывает губы. Ты что, отвешивает ему ментальную пощёчину возмущённый внутренний голос, с катушек слетел? Однако пробуждает мужчину из оцепенения только всё ещё (конечно же) прерывающийся голос, намекающий, что всё будет нормально, если они сейчас прекратят этот фарс и разойдутся по углам. Да ни за что, думает он. Теперь и не уйдёт ведь, пока не докопается до сути… чего бы это ни было.
– Да ничего ты не понимаешь, – медленно и негромко проговаривает он, хоть сам не претендует на роль того, кто понимает, и делает небольшую паузу. – Тео. Так не делают, – устало добавляет он, качая головой, когда терпеть становится невмоготу.
Одним плавным движением оттолкнувшись от стола и оказавшись рядом с художником, он отбирает у него крупные осколки и кладёт их рядом с раковиной. Интуитивно чувствуя поднимающееся в том желание вновь сбежать, Рэндалл крепко хватает его за запястье, тащит за собой, включает кран с холодной водой и суёт руку с порезанным пальцем под поток воды. Пускай это будет его небольшая месть, замаскированная под добрые намерения. Всё равно через пару секунд он разжимает пальцы и отходит на сравнительно безопасное расстояние, отрешённо размышляя, в какую катастрофу на этот раз выльется стыд Тео.
Ничего, рано или поздно привыкнет… правда, Рэндалл не вполне уверен, почему тот должен вдруг к нему привыкать. Сдаётся ему, после сегодняшнего Дуглас и в глаза-то ему больше ни разу взглянуть не сможет, не то что снова к себе пригласить.
Ничего, тогда Рэндалл пригласит.
You and I will stand and fight
our backs to the wall.
Отредактировано Хель (2016-05-03 10:45:23)
Поделиться92016-05-05 16:36:56
i can't stop thinking about
all of these feelings oh i'm filled with doubts
Ничего он не понимает, сказал Рэндалл. Тео, так не делают, продолжал гость.
Всё не так и всё не то у тебя. Давай я покажу, как надо, подсоблю, мистер поверну-налево-сломаю-шею-взгляну-на-полку-и-она-упадёт-на-твою-голову.
Давай помогу сделать верные шаги, человек, не умеющий ходить в свои девятнадцать лет.
Хватит уже ползать, пресмыкающееся.
Я буду твоим ведущим, а ты – моим ведомым. Иван Сусанин наоборот, Лисёнок для Маленького Принца, Эдвард Рочестер и Ретт Батлер в одном лице.
Я – джин, а ты – вермут. И вместе мы – негрони, коктейль-аперитив, коктейль, открывающий трапезу и пробуждающий аппетит.
Аппетит.
Но к чему?..
Эти слова так и сквозили, оставшись между строк, будучи лишь подразумеваемыми. Но не нужно и семи пядей во лбу, чтобы не понять их, не услышать. Им обоим, в этой кухне, в этом их маленьком мире, треснувший вместе с разбитыми кружками и пролитым кофе. Только им обоим.
Только им.
Доля секунды и Рэндалл снова так близко к нему, твёрдым касанием руки к его прерывая поиски веника и совка. Ведёт к раковине, где уже около неё лежат осколки, заботливо помещённые татуировщиком, и пускает порезанный палец под обжигающую и холодную струю воду. Тео от боли слегка шипит сквозь зубы, под ритмичное дрожание ладони.
От неведомо чего.
Всего какие-то считанные мгновения, а Теодор успевает уловить невероятную мягкость в движении-соприкосновении мужчины, скрываемую под непринуждённой уверенностью. Рэндалл – кремень, но рука его – галька, мягко сточенная и округлая по краям нежными ударами морских волн.
По крайней мере – только сейчас.
Другого Рэндалла Тео не знает.
А должен?
Пока художник делает подобное открытие и решает, что делать с этим знанием, он не успевает привычно побагроветь и смутиться, а также осознать, что эта мускулистая, смуглая волосатая и нежная рука с его обладателем уже на безопасном расстоянии. И правильно, ведь Рэндалл рядом с Тео словно с бомбой внезапной хронической неудачи, а, может, сам Теодор – целое минное поле для подобных бомб. Гость будто уже начинает чувствовать ту тонкую грань, разделявшую его близкое нахождение с парнем на «до» беды и «вот-вот» уже начнётся. В любом случае, даже если тату-мастеру и удалось сейчас избежать очередного хаоса, радиацией исходящей из постмодерниста, Рэндалл просто оттягивает неизбежное. Не сейчас, так через минуту, две, полчаса, - это как пророчество начинающего конца света. Маленького конца света.
Но зачем ему эта способность против антиспособности Дугласа? Неужели он тоже, как и Тео, неосознанно думает, что ему это в будущем пригодиться?
Что бы это ни значило.
Промыв палец и выключив воду, парень вытирает руки кухонным полотенцем. Глядит украдкой на стоявшего поодаль визитёра и чувствует, как что-то вновь вспыхивает внутри. То чувство, что загорелось при первом взгляде на этого парня в красной футболке там, на вписке, и тогда, когда он сегодня глядел на его имя и номер в телефоне, и тогда, когда открыл дверь, - оно вышло из анабиоза, оказавшегося там из-за неловкости и безудержного смущения. Теперь это же ощущение оказывается в симбиозе со всем этим глупым и бестолковым стыдом, робости, разве что, стараясь доминировать над последними. И снова эта дрожь в коленках, взволнованное дыхание в груди и бешеный стук сердца – всё это не ново, но и никогда не будет старо. Это как излюбленная сцена в фильме – ты можешь знать в ней всё вдоль и поперёк, но каждый раз открываешь для себя что-то неизведанное доселе.
Тео вдруг неожиданно для себя осознал, что Рэндалл… тёплый. Такой домашний, простой, комфортный и…ламповый. Как старая книга, чьи пожелтевшие края страниц обшарпаны бесконечным количеством раз перевёртыванием мягкими подушками пальцев, как любимая пластинка, заслушанная до боли в барабанных перепонках, но продолжающая крутиться на граммофоне, как ванильное мороженое с миндальной посыпкой сверху, которое каждый раз кушаешь до боли в животе, но хочется ещё и ещё, и не можешь остановиться. Так и Рэндалл кажется таким до боли старым знакомым - каждая его черта, морщинка на уголках губ, на переносице, между бровями и эти смольные вьющиеся волосы... Его здесь и сейчас много и мало. Он заполняет всё пространство вокруг. Он – всё. Его красная футболка, воспоминание о былом для Тео, - пульсирующий центр этой маленькой Вселенной. И так всё кажется таким хрупким в этот миг, что Дуглас боится пошевелиться, боится что-то сказать, вздохнуть – а вдруг вся эта гармония, эта неведомая хрупкая сила разрушится в сию же секунду?
Эта ободряющая его улыбка вселяла в Тео уверенность, в которой он так сильно нуждался с самим собой и рядом с ним. Но в тоже время парень боялся, боялся, что, а вдруг Рэндалл… обманывает его? Что всё это просто комедийная сценка, спектакль, где актёры и зрители они сами? Что, если он устанет от Тео и тот ему надоест, мужчина скажет что-то в духе: «Приятно было с тобой подурачиться, а мне пора» и направится в двери, оставив Теодора у разбитого корыта в виде опустошённого и убитого сердца?
Не то, чтобы над Теодором так часто надсмехались, подводили люди, к которым он привязался и доверял с наивными глазами щенка, но… бывало. Ему ни раз говорили, мол, парень, да не только на обиженных воду возят – на таких наивных и простодушных в первую очередь. И эти слова когтями гарпии впились в рассудок художника, часто выходя на поверхность сознания и напоминая о себе…
А вдруг Рэндалл – не лермонтовский Демон, а Мефистофель Гёте? Гумберт Набокова, погубивший Лолиту. Вдруг и он погубит и его, Теодора, несмышлёныша, ребёнка в теле взрослого человека?
Змей-искуситель (Тео украдкой видел те сомнительные и пугающие движения языка Рэндалла), по вине которого человечество спустилось с небес на землю.
Но, может, именно это и надо парню? Приземление на твёрдую почву. Может, он слишком долго витал там, у облаков, не зная, что делать дальше?
И может, тогда все опасения Тео напрасны?
Может он и вправду хочет помочь?
Без задних мыслей.
Рэндалл прав: Тео не понимает. Не понимает, что происходит, что делает, говорит, ощущает, что думает по этому поводу. Не понимает и не знает.
Но а сам тату-мастер? Знает ли он больше самого Теодора?
Если да – то пускай поделится.
А пока, он, Теодор Дуглас, самопровозглашённый художник-постмодернист, направит все эти чувства и эмоции во вдохновение и использует его для фотосессии с Рэндоллом, снимки с которым послужат материалом для будущего перформанса. Собственно, для этого парень его и пригласил.
- П-пойдём. Поф-фотографирую тебя.
Озаряя и озаряясь несдержанной счастливой улыбкой, Тео, не глядя на мужчину в поло цвета его пылающих щёк, выходит из кухни, уже не боясь разрушить сформировавшийся мир. Всё равно он недолговечен, временен и должен был рассыпаться, смыться песочным замком приливом.
Но за приливом всегда следует отлив.
Оказавшись в нужной комнате с установленным светом, белым фоном и аппаратурой, Тео кивнает подошедшему Рэндаллу на высокий табурет посередине. Парень берёт фотоаппарат со стола, настраивает объектив, делает пару проверочных снимков, ожидая, когда Рэндалл усядется.
- Г-готов?
Теодор по-прежнему смущён и робок, по-прежнему в сомнениях по поводу всего происходящего, но по-прежнему он хочет творить. И никакой страх перед Рэндаллом не помешает ему уверенно держать свой Canon и в необходимый момент щёлкать по ту сторону объектива.
Пускай руки всё ещё и дрожат.
Отредактировано Болиголов (2016-05-31 22:41:51)
Поделиться102016-05-06 03:21:11
You don't know my mind
You don't know my kind
Dark necessities are part of my design
Tell the world that I'm falling from the sky
Dark necessities are part of my design
Сказать по правде, его нельзя было назвать излишне эмоциональным человеком. Скорее… умеренно. Да, пожалуй, именно это слово подойдёт больше всего. Чувства свои он, конечно же, выражал, но далеко не так горячо и зрелищно, как это делали некоторые его легковозбудимые знакомые. Хорошее расположение духа ограничивалось в нём улыбками разной степени теплоты, противоположность – в угрюмом выражении лица и излишне ровном голосе, злость – в сведённых бровях и сжатых челюстях. Это были для него три основных чувства, как три основных цвета – красный, жёлтый и синий. Порой они могли различаться по тону или же вообще хаотично смешиваться и создавать что-то принципиально новое, но на холст жизни они ложились скорее аккуратными ровными линиями. Экспрессивные и размашистые, живые и энергичные мазки никогда не приживались на полотне, уходили в тот же момент, когда появлялись там из чистого любопытства, для снятия пробы. В этом плане из Рэндалла был, наверное, неважный художник. Ему хватало ума и фантазии, чтобы найти каждому оттенку своё место, однако очень не хватало должной толики энтузиазма. Этому он не отдавался полностью и уж точно никогда не вкладывал в это свою душу.
Сейчас, сейчас он не вполне уверен в том, что цветовая палитра его жизни остаётся прежней, неброской, без ярких пятен. Он отчётливо видит медленно расползающуюся кляксу насыщенной красной окраски. Она лениво, но въедливо пожирает белоснежную ткань, грозясь забрать себе всё пространство. И Рэндалл чувствует. Чувство это настолько концентрированное, сильное, подчиняющее, что он поневоле теряется в нём, до этого уже потерявшись в самом себе. Кажется, даже в лёгких теперь слишком мало места для воздуха, и он глубоко вздыхает, чтобы избавиться от ощущения того, что он тонет. Не помогает.
И что теперь? – бьётся на задворках разума закономерная мысль. Рэндалл обыкновенно всегда отдавал себе отчёт в мыслях, поступках, действиях, но теперь это сменилось сплошным умопомешательством, словно за него реагировал кто-то другой. А он не припоминал, что пускал кого-то чужого к себе в голову.
Пускал, удивлённо откликается голос в голове. Ты ведь этого юнца себе в башку запустил, идиот. Вот он тут и натворил чёрт пойми что, как с ним постоянно и случается. Господи, Рэн, а где твоё пресловутое «держать дистанцию»? Потому что то, что происходит сейчас… Так это не назвать.
Он насильно затыкает голос и упорно отказывается оправдываться, как ребёнок. Во-первых, потому что он никогда и не перед кем не оправдывается. Во-вторых, было бы странно это делать перед самим собой. Из всех людей, с которыми хорошо бы быть честными, это должен прежде всего быть он сам. А иначе не получится не лгать и другим. Правда, даже несмотря на то, что некоторые вещи оказываются элементарнее и очевиднее некуда, особенно если посмотреть со стороны, их святая простота не помогает их принятию. Только наоборот. Если бы всё было сложно, запутанно, в этом было бы можно постараться разобраться, распутать нагромождение причинно-следственных связей, немного попривыкнуть к действительности, но с очевидностью… С ней невозможно работать. С ней можно только смириться. В понимании Рэндалла это означало зазорно пойти по пути меньшего сопротивления, как бы, вероятно, глупо это ни звучало. Хотя, казалось бы, чего уж там – вот тебе голые факты, с ними ничего не поделать. Но нет. Если они не устраивают, точно надо что-то делать.
Что мужчина делает, так это пристально вглядывается в Теодора, старательно пытаясь осознать, что в этом человеке могло вызвать подобный мысленный беспорядок. А и что же? Ничего.
Ничего не было в угловатой, неловкой фигуре, занимающей слишком много места в попытках занять как можно меньше места. Ничего не было в глупом постоянном смущении, как у девочки-подростка, запорхнувшей в его салон без разрешения родителей. Ничего не было в выражениях, моментально сменяющих друг друга, как в калейдоскопе. Ничего не было в том, что суровый тату-мастер, вообще-то, отличался сентиментальной любовью к этим детским игрушкам, с теплом храня воспоминания о том, как мать купила ему пресловутый калейдоскоп и широко улыбалась в ответ на неподдельное восхищение. Ничего не было в глазах, всё ещё зелёных-зелёных, отражавших куда больше того, что за один раз мог постичь Рэндалл. Ничего не было в той искренности эмоций, в отчаянной надежде, с которой он смотрел на мужчину. Абсолютно ничего не было в редкой улыбке, даже будучи нервной, преобразующей его черты в нечто совершенно иное и бесценное. И, конечно же, совсем ничего не было в самой его сущности – очаровательной неуклюжести – нет, показушной идеальности – нет, пугающей открытости – нет, слабой безобидности – нет, согревающей заботе… нет… Да что такое… У него внутри словно море волнуется, обрушиваясь волнами на песок, стирая отмеченные на нём острые линии, путая и без того неясный рисунок. А всё, что он делает – это просто смотрит на Тео.
И внезапно он вспоминает. Он вспоминает свою неуверенность, растерянность, сомнения в самом себе и окружающем мире, резкий перепад настроений от одного к прямо противоположному. Он вспоминает раздражение и нетерпеливость, когда руки так и чесались от нереализованной инициативы. Окрылённость и эйфорию, которые помогли бы свернуть любые горы. Неспособность сосредоточиться на отвлечённой вещи. Зацикленность на определённой теме. Тысяча и одно чувство без наименования, сменяющееся одно другим в случайном порядке.
А ещё он замечательно помнит боль, отголоски которой, потревоженной, перекликаются теперь внутри. Помнит острые слова, осколками засевшие глубоко, так, что не вытащить. А он теперь – ветеран проигранной войны, до которого никому нет дела, сломанный и позабытый. Однажды победитель пришёл к нему, чтобы пожалеть, и было это унизительнее любой насмешки, любых издевательских оскорблений. Рэндалл не желает ни пройти через всё это повторно, ни дать испытать такого другому.
Он ощущает вдруг неописуемую усталость, вслед за которой приходит чёрствое равнодушие. Хорошо, ведь так проще, не правда ли? Взять и… наплевать на то, что происходит. Проигнорировать напрочь. Ведь так поступают настоящие мужчины.
Ситуацию спасает, как ни странно, Тео, резко меняя тему, чтобы заняться наконец делом. Вот и замечательно – чем скорее они начнут, тем скорее закончат. Тогда он сможет выбраться отсюда (сбежать, как трус).
Неспешно проследовав за фотографом, Рэндалл едва заинтересованно разглядывает обстановку, но не тратит лишнего времени, без пререканий делая то, что ему говорят. Садится на табурет, даже примерно не представляя, что конкретно от него требуется. Чувствует себя ужасно не к месту, выбивающимся из неведомой композиции, неверным выбором. Ярко-красной кляксой.
– Покажи мне свои работы, – срывается у него с губ прежде, чем он может сдержать просьбу.
Он мог бы найти миллион причин, почему сказал это вслух. Но не станет. Ведь он не оправдывается.
Он говорит прямо. Потому что ему до жути, чёрт побери, любопытно. Ему хочется понять, как Тео раскрывает себя в искусстве. Какие части своего внутреннего мира он приоткрывает в своих шедеврах. У него всё шедевры, мужчина не сомневается. Своеобразные, необычные, выбивающиеся из рамок. Наверное, ничем и не походящие на автора – или узнающиеся с первого взгляда.
Рэндалл хочет знать, частью чего станет, прежде чем согласится полноценно себя запечатлеть. Какой отпечаток он оставит. Стоит ли он этого?
Страница: 1