Пес надвигался на Дома: медленно, бесшумно, словно видел в нем добычу и не хотел ее упускать. Снова пытаюсь успокоить животное — собаку, а не Доминика, который решил сыграть в эту игру, выхватив откуда-то мачете — но у меня скверно выходит. Через мгновение оба они валяются в песке, а у меня немеет тело, и в уме застывает лишь один вопрос: что делать?
Кричать бесполезно, я уяснила это еще будучи совсем маленькой: если у тебя что-то пошло не так, и ты решаешь закричать — готовься к тому, что станет еще хуже. Этот мир не любил слабых, слабые не любили этот мир, но в борьбе за существование проигрывали, конечно же, вторые. Если они были так ничтожны, что не в силах были изменить себя и свою жизнь, что уж говорить об окружающем их со всех сторон мире. Но я не хотела быть слабой. Тогда почему же сейчас у меня предательски подгибаются ноги?
Я мешкалась, так и не придумав, как разнять собаку и мужчину, и оба из них поплатились за мою ошибку: в воздухе стоял металлический запах крови, наверняка, Дома, а пес, болезненно скривившись влево, едва слышно поскуливал. Бой был еще не закончен, они явно собирались продолжить эту схватку. "Идиоты!" — хотелось бы все-таки крикнуть мне, но я упорно продолжала молчать. Наблюдая за тем, как животное пригибается к земле, собираясь вновь прыгнуть на Доминика, я неожиданно для самой себя вспомнила о вещице, которую получила чуть ранее — свисток. Непослушными руками, нашарив предмет где-то в одеждах, я притянула его к губам, чтобы издать звук, слышимый только псу. Осклабившись и издав полурык-полувой, он в последнее мгновение передумал бросаться в бой. Борясь с обидной не отомщенного раненного бока и необходимостью прийти на зов свистка, пес описывал петли вокруг себя, продолжая издавать непонятные звуки, похожие на ворчание. Объятая запоздалым волнением за состояние четвероногого, решаюсь подойти к нему сама и, держа в руках его морду, начинаю ласково:
—Эй, малыш, ну ты как? — он продолжает нервно пританцовывать, пока все же ломанными движениями не оказывается на песке подле меня. Не зная, как ему помочь, уговариваю оставаться лежать и накрываю его покрывалом, что дал мне Дом.
Дом. Пока я занималась псом, мужчина успел так же оказаться на песке: он сидел на том же месте, что до появления собаки, кажется, наблюдая за моими действиями. Охваченная первым порывом, резко подорвавшись с места, достигаю Доминика в пару шагов и умудряюсь отвесить оплеуху.
— О чем ты только думал?! — разгневанно срываюсь на крик, но тут же, чуть покраснев, — наверняка, это было не заметно в темноте — замолкаю. Кажется, ранее он что-то говорил о том, что не отпустит меня? Правильно, скорее, ему захочется убить меня. Ретируюсь с передовой прямиком к квадроциклу — нужно было принести немного воды, чтобы промыть рану. Немного повозившись там, нахожу бутыль и возвращаюсь к раненному.
— Снимай, — коротко бросаю я, опуская сосуд с водой на землю, — Нужно заняться укусом.
За грубоватой интонацией прячу свое смущение и неловкость, которые продолжали меня донимать. Не знаю, откуда вырвались эти чувства, но я решила не подогревать их и, пока Доминик снимал свою одежду, уйти в хибару в поисках антибиотиков или того, что могло предотвратить заражение.
— У тебя есть аптечка? — спрашиваю Дома уже внутри: там чертовски темно, и эта темнота режет глаза. На ощупь нахожу кровать и наши рюкзаки рядом с ней, тяжело опускаюсь на пол. Слишком много событий для одного дня: голова начинала гудеть от входящего потока информации, грозя в скором времени если не взорваться, то, как минимум, закипеть. Пытаясь прийти в чувства, я просидела так пару минут, обхватив себя руками, пока меня вдруг не осенила мысль.
Нашарив свой рюкзак в темноте, нахожу на внутренней его части небольшую заплатку. Там, внутри, лежит маленький предмет, который было почти невозможно достать в этом мире, а если все же удавалось, то обязательно требовалось уплатить баснословную цену. В последний раз я отдала за эту штуку целый тюк проводов, которые собирала, наверное, месяц. Выменяв, я решила оставить его до лучших или — как выходило сейчас — худших времен. Там же, в маленькой заплатке, лежала пара спичечных палочек.
Прихватив с собой эти предметы, я вышла наружу и молча опустилась на прохладный песок рядом с мужчиной.
— Не знаю, занимался ли ты подобным раньше и как ты к этому относишься, но, по-моему, сейчас самое время, — чиркнув спичкой о скалу и дождавшись, пока загорится огонек, я поднесла ее к тому самому предмету из неприметной заплатки — джойнту. Воздух наполнился приятным дымом пряной травы, что заставило меня чуть улыбнуться — не каждый день была возможность вот так вот расслабиться под звездами и небом. Раскурив, я протянула его Дому, попутно заглядывая тому в глаза.
| sail through an empty night it's only you and I who understand there is no plan. |
Чувствуя, как тело тяжелеет и одновременно становится не бывало легким, откидываюсь назад, оперевшись о скалу, почти лежу. Голова понемногу перестает гудеть, а звезды становятся ближе и ярче. Мне нравилось такое состояние, и это стоило дурацкого тюка проводов. Еще как.
— Думаешь, я хорошо готовлю? — спрашиваю Дома, пытаясь вернуться к прошлому разговору, — Не помню, когда в последний раз мне приходилось есть что-то кроме черствого хлеба и горсти бобов. Я не жалуюсь, просто пытаюсь заставить подумать тебя, как следует.
Травка всегда развязывала язык, я знала это, но у меня не было тайн, за которые могла бы поплатиться шкурой. Я хранила лишь то, что рассказывало обо мне самой. Долгое время раскрывала душу только собаке — он-то уж точно никому не проболтается — но что она могла мне ответить?
Поэтому, мне стало ясно, что сегодняшняя ночь как нельзя лучше подходила для душевных разговоров: пускай, я почти не знала человека, сидящего рядом со мной, но знала, что говорить о потаенном легче всего с тем, кто тебе совсем незнаком.
— Мой ли это выбор, говоришь? Не знаю, — я пожала плечами, — Меня воспитывал отец, поэтому даже сама мысль о том, что я могла бы сидеть в тихом поселении и плодить детишек мне отвратна. Наверное, это выбор моего отца.
Я немного замялась, а после добавила, неровным голосом:
— Он звал меня Сэм.