Крыса чувствовал себя как дома и дома, собственно, был. Усталый, тяжко дышащий, со свесившимся языком, он чувствовал, как слюни стекают с его пасти и вязкой белой каплей, полной пены, отрываются, падают в песок. Облизнулся. Вскинул голову. Высунул язык вновь.
Солнце в зените.
Оно сжарило половину обитателей пустыни. Не видно ни радпауков, ни пустынных, ни, тем более, самых обыкновенных псов. А он, Крыса, устроил марафон до убежища и теперь, взмыленный, переводит дух.
Ребра тяжело вздымаются. И блевать охота. Как же дерьмово. Когда светило так нещадно жарит человечество, лишь такому придурку, как Малышка, вздумается бегать по этой обжигающе огненной почве. Больше не надо спорить с этим чертовым питбулем, только и умеет, что издеваться над честным и добрым существом.
Мавр снова опустил голову и выпустил слюни. Они так быстро всасывались красной разгоряченной землей, что он аж залюбовался. Как мило. Проморгался, встряхнул голову. Воздух, тяжелый, жаркий, не особо помогал. А воды во всей этой пустыне — хрен. Снял сумку, взял в пасть. Пот на спине, блестящий как новогодняя елка, подарил легкую прохладу.
Пес с надеждой посмотрел на вагон. Вагон стал святая святынь. Это был богатый храм, усыпанный золотом, посреди квартала бедняков. Это был оазис посреди пустыни. Избушка с камином в краю вечной мерзлоты. Он светился, переливался, играл всеми красками сразу, излучал радости, жизнь, прохладу. Если что–то, кроме императорской ложи, пристанища древних богов — старого вагона — и лавы под лапами существовало, то оно, во всяком случае, переместилось в соседнюю воображаемую систему. Оно не то чтобы не должно было существовать. В его существовании никто не нуждался.
А тут. Солнечное затмение, секундное облегчение, блажь господня, и Крыса остановился от радости, вскинув голову. Но затмение пало. Прямо перед страждущим и на четыре лапы. Оно улыбалось во все тридцать два и было в высшей мере симпатичным для небесного спутника. Сам боженька, видимо, прислал. Только что оно тут делает?
Мавр вскинул бровь.
Привет, Затмение, знакомься, Мавр. А теперь пусти, потому что если ты не собираешься подрабатывать затмением дальше, Мавр предпочтет крышу над головой. Затмение?.. Эй?.. Что ты де...
— Твою мать!
Сам Крыса точно ломанулся в левую сторону, но лапы воспротивились и избрали право, артефакт в сумке решил тут же вознестись к небесам, а хвост, видя подобное непотребство, решил забыть свою функцию равновесия и отправился собирать органы для похоронной секунды молчания.
Если охарактеризовать эту демагогию одним образом — то в попытке увернуться Крыса красивейшим образом упал.
Но его падение понесло за собой некоторые последствия... Вот для Затмения, например, которое неслось во весь опор, вздымая песчаную бурю за собой. Ему вот пришлось споткнуться и покатиться кубарем, отбив Крысе добрую часть тела, отбив (ради справедливости!) себе что–то о любезно ловящий вагон и закатившись прямо под него.
То есть...
Ой. Это же пятый вагон. Под которым какой–то наркоман вырыл дырку. Глубоченную дырку. Ему потом лестницу спускали.
Оклемавшись, железнодорожник решил проверить своего незадачливого пленника. Или не своего пленника. В общем, проведать Затмение. Сумасшедшее оно какое–то. И с небес падает.
— Э, у тебя хотя бы вода есть?
Не похоже, чтобы Крыса был сильно возмущен нападением. Он вообще ничего не понял, кроме того, что упал и чуть не сварился, так что стратегия общения игнорировала потуги выстроиться.
— Что за дела? Ты мне прям с неба упал, психанутый! Мог бы приличнее, изложить проблему, я б уладил, я ж не зверь!

Крыса любит, когда перед ним извиняются.
Пожалуй, он бы с век сидел и слушал. Для удобства принял позу ожидания извинений и на всякий случай вскинул голову, чтобы выглядеть достаточно обиженным. Тело предусмотрительно сообщило о всех своих печалях со времен рождения, да и о прочих страданиях, полученных в потасовке. В общем, все требовало отмщения. Подавив ликование, пес устроился поудобнее, улегшись да свесив лапки. Со дна веяло прохладой, так что своей башкой он свесился... довольно сильно.
Кое–кто забыл, что ему было чертовски жарко, а кожа по скользкости напоминала липкую рыбью чешую.
Впрочем, кое–кто и рыбы не видел никогда...
Но ладно, не будем отвлекаться.
Ох.
А Затмение оказалось вполне милым. Какая актерская вина, какое самобичевание! На минутку захотелось расплакаться.
Подобно древнему каменному изваянию, лежал он, засунув голову под поезд аки последний дебил. И ухо чесалось. От жары, наверное. Плохое дело этот зуд, когда корчишь из себя египетскую статую.
— Слушай, парень... Я такой валюты, как "что–нибудь", не знаю. Предлагаешь конкретное — и, может быть, я подумаю, — они же в пустыне, а не на Гавайском курорте! Эти что–нибудь, которые обязательно наступят когда–нибудь, вероятнее всего будут бесполезны, если ты завтра сдохнешь. Крыса бы, пожалуй, напомнил своему гостю о припекающем солнце и жарящем песке, но вовремя решил не наглеть. У Затмения условия получше, и Затмение может подождать, если сочтет своего пленителя не самым приятным существом. Оно и будет, собственно, ждать. А железнодорожникам вот такой презент явно не понравится — кому захочется иметь вонючий безымянный труп почти в своем убежище?!
Крыса вздохнул. Устало и драматично. Оглядел своего пленника, в котором вина плескалась, как жидкости в Мавре по утрам. Посмотрел на его хвост, что изредка повиливал, и на минуту рыжему даже стало жаль беднягу. Тот явно и не думал нападать, и все такое... Пожалуй, настроения сострадания могли бы продержаться долго, да только кастрат заметил отсутствие сумки.
И мгновенно пошел все проверять.
— Подожди.
Нюх мой брат мой, это всегда знали псы. Особенно когда добирались до чужих инвестиций в будущее.
Прохладная водица наполнила все нутро. Порывшись и не обнаружив ничего, что могло быть однозначно полезно и понятно в использовании, собака с сумкой вернулась к месту преступления. Свесила имущество над ямой. Кинула. Вместе с водой, видимо, из остатков жалости, хотя возвращать нажитое, даже если оно представлялось горой хлама, было явно не в правилах этого существа.
Только вот.
Под Крысой был песок... И ноша дополнительная вполне тяжкая, и сам он липкий...
В общем, не только мешок упал на Затмение.
Как больно–то, кто бы знал... И не только физически. Морально!